Пройдя в очередной зал, невольно вздрагиваю. Посреди помещения лежит манекен, придавленный огромной, больше моего роста, чёрной фигурой в виде буквы L. Со входа композиция выглядит настолько реалистично, что кажется будто придавило очередного посетителя, вошедшего в зал минутой раньше. В лакированном покрытии фигуры видно отражения ярких картин на стенах и моё озадаченное лицо.

Жизнь действительно во многом похожа на тетрис. Каждый день в нас летят десятки обстоятельств и сотни событий, которые непременно должны быть состыкованы и скомпенсированы. Стоит на секунду замешкаться, как тут же оказываешься один на один с огромной блестящей буквой L, которая, нарушая привычный уклад, сменяет спокойную размеренность будней огромным нагромождением плохо состыкованных фигур. Какое-то время ты ещё пытаешься судорожно раскидывать фигуры по игровому полю. Иногда это даже получается, но чаще просто видишь, как тебя заваливает, и расписавшись в собственном бессилии, начинаешь новую партию. Этот придавленный манекен чётко фиксирует душевное состояние между падением последней фигуры с непременным «game over» и следующей игрой. Мастерство игрока определяется тем, сколько раз он смог начать заново, но всех ждёт один конец.

В галерею современных искусств «Эрарта» мы с женой зашли в один из последних дней поездки в Санкт-Петербург. За плечами были дни восторженных впечатлений от Петергофа, Зимнего дворца и других обязательных к посещению мест культурной столицы.

После золотого блеска, пышности и богатого убранства залов, где принимали балы императоры, плелись интриги и решались судьбы, многие картины и инсталляции выглядели слегка безжизненно, даже в какой-то мере нелепо, но в то же время ощущались совершенно иные эмоции и размышления, словно авторам работ открыт некий секретный канал в моё сознание.

Для себя я давно определил, что современное искусство — это не буквальные визуальные образы, a эмоции. Михаил Бенеаминович Ямпольский в недавнем интервью Постнауке порталу «Постнаука» определяет искусство ещё точнее:

Я всё больше прихожу к выводу о том, что никакого искусства не существует, а есть просто разные антропологические практики нашего постижения мира или отношения к миру, которое меняется с географией, историей и так далее.

Поэтому не будем рассуждать о вырождении искусства и его исторических перспективах. Переходя из зала в зал, поднимаясь на новый этаж, я задавал себе один и тот же вопрос: почему сегодня идёт такой сильный упор на эмоциональную составляющую и скрытые подтексты?

Думаю, что в современном информационном обществе мы всё больше и больше лишаемся настоящих эмоций. Искромётно шутим в чатах, шлем друг другу весёлые картинки и «смайлики», но наши лица остаются нейтральны и на них не проскакивает даже тени улыбки. Канадский философ Макмиллан в «Галактике Гутенберга» объясняет это следующим образом:

...в среде западной цивилизации ребенок окружен абстрактной, чисто визуальной технологией, задающей однородное время и однородное континуальное пространство, где действуют «причины», имеющие свои следствия, где вещи движутся, а события происходят на отдельных плоскостях и в последовательном порядке. Африканский же ребенок живет в скрытом, магическом мире резонирующего устного слова. Он сталкивается не с однозначными связями причин и следствий, а с формальными причинами в пространстве, обладающем особой конфигурацией, как это свойственно любому бесписьменному обществу. Каротерс снова и снова повторяет, что «африканские туземцы живут почти исключительно в мире звука, прямо и непосредственно обращенного к слушателю, в то время как западный европеец в значительно большей степени живет в визуальном мире, который в целом вполне индифферентен по отношению к нему». Поскольку мир уха — это горячий гиперэстетический мир, а мир глаза — относительно прохладный и нейтральный, западные люди кажутся представителям слуховой культуры очень холодной рыбой.

Наши каналы восприятия перегружены сотнями текстов, изображений и видео. Для работы, для развлечения и просто так. Каждый день мы нажимаем заветную кнопку «Подписаться», чтобы увеличить дозу. Много ли скажут классические образы Аполлона и Венеры Милосской обывателям привыкшим к Джеймсу Дину и Саше Грей? Здесь нужна отрезвляющая пощёчина, разряд дефибриллятора, способный вернуть в реальность, вытолкнув из сознания сотни разрозненных, обыденных образов.

Например, металлический червь, прогрызающий тоннель, который вместил бы вагон метро.

Апостолы из «Тайной вечери» накрытые грубой тканью, вызывающие бесконечное чувство тревожного ожидания.

Немой колокол.

Сомневаюсь, что удастся подстроить сегодняшнее искусство под устоявшиеся категории. Это перформанс, эклектика, исследование чувств и проверка границ толерантности. Не думаю, что стоит говорить о нём исключительно в негативных тонах, как о вырождении и деградации. Возможно, это некая промежуточная ступень, как подростковая агрессия, которая вскоре сменится периодом осознания и взросления.